Язычник [litres] - Александр Владимирович Кузнецов-Тулянин

и пикули по новой вязать, а тягун прет… Бросили один пикуль, бросили второй… Давай майнать третий, последний, с транца. И нас накрыло. – Миша сделал вялой рукой полукруг в воздухе, показывая, как волна залила кунгас. – Жора говорит: «Все, снимай сапоги, поплыли…» – Миша опять замолчал на минуту, тупо уставившись в миску с едой.

– Испугались? – спросил Витёк из-за спины Бессонова.

Но Миша, точно не услышав, опять принялся есть и говорить с набитым ртом:

– Каменюки в воду сверзлись и мотор сорвали… Мотору хана. Зато без каменюк кунгас на плаву остался. Мы в борта вцепились. Через кунгас волны катят… Целый час болтались, а потом к берегу прибило, стало об валуны стучать… Мы барахтались, не смогли удержать, вот такую дыру с правой стороны на нюхе настучало. – Он раздвинул ладони почти на ширину плеч. – Отлива ждали… Потом сделали пластырь, отчерпались, перевели кунгас и на покатах вытащили на берег… Но мотора нет…

– Жаль мотор, – сказал Свеженцев. – Раньше по два мотора на кунгас полагалось, да еще в сарае запасной валялся. А сейчас не знают, на чем сэкономить…

– А еще раньше на веслах рыбу брали, – тихо возразил Бессонов. – И не меньше твоего.

Миша уже молчал, и было видно, что усталость разом обрушилась на человека, он сидел неподвижно, не имея желания даже прикурить сигаретку, которую достал из пачки, – так она и осталась торчать в его скрюченных пальцах.

– Иди спать… – сказал Бессонов.

Миша кивнул. Не видя перед собой ничего, поднялся и поплелся к нарам, лег ничком и замер. Валера стянул с него сапоги и укрыл одеялом.

Утром Бессонов отправил на своем кунгасе Мишу и Витька в поселок, к хозяину лова Арнольду Арнольдовичу Сапунову, выпрашивать запасной мотор и провиант для второго звена. Те, кто остался, целый день сшивали запасные полотнища дели, чтобы по возвращении кунгаса сразу заменить крыло на втором неводе. И работали не разгибаясь дотемна. Работали по духоте: после тайфуна вновь ровным потоком задул южный муссон. А когда разогнули занемевшие спины, небо уже сияло яркими мирами, рождая в очнувшихся людях тихое ощущение, будто ничего не менялось в течение многих и многих дней: не было тайфуна, все то же тепло лилось над ними, сияли звезды и мерно плескалось море.

* * *

Бессонов после ужина не смог заснуть, вышел покурить на берег да и побрел вдоль кромки затихшего прибоя. Прибоя не было, еле шлепало у ног, и Бессонов, убаюканный шелестом и своими размеренными мыслями-думами, забирался все дальше. Океан открывался перед ним во всю ночную ширь: он этой ночью наполнился движением и светом – горизонт озарялся всполохами прожекторов и сайровых люстр. Пошла сайра валом вдоль островов с нерестового теплого течения Куросио в холодное Курильское течение, несущее с севера тучи планктона. И многие десятки мелких судов собрались на пути косяков, словно странные, сияющие огнями пришельцы – на космический бал. Суда растопырили на стороны необычное сайровое вооружение – стрелы, обвешанные полукиловаттными синими и красными лампами. Каждое такое судно – как сноп огня посреди моря, фейерверк: какой-нибудь ржавый, зачуханный малый сейнер ползет по горизонту императорской яхтой в ночь бурной оргии. Но парням там не до веселья, всю ночь – пахота, хотя и они взвинчиваются, психуют, чумеют, когда начинает сиять все вокруг пронзительным синим приманивающим светом: синие мертвецкие лица, воздух, волны, глубина на десятки метров. Сайра начинает собираться вокруг судна на свет, бесится, вода кипит от ее движения, от прыжков, рыбы все больше, и вот уже огромный косяк приноровится к свету и начнет описывать круг за кругом под судном. Тогда капитан переключит люстры – левый, синий, борт потухнет, и воссияет правый, красный, приглушенная кровь разольется по пространству. Рыба оцепенеет, собьется в плотную многотонную массу под красными люстрами. И тогда рыбаки начнут прямо из моря черпать большим кошельком на лебедке эту рыбью очарованную толпу, и, если им повезет, если косяк будет хорош, они так и будут черпать до рассвета, пока рыба, увидев первые проблески востока, не сообразит, что ее жестоко обманули.

Океан затих этой ночью от края до края, и Бессонов, присев на обкатанном бревне, видел его весь своим тайным всеохватным зрением, которое и может обнаруживаться у человека только в такие вот минуты уединения. Кто и как только не потрошил океан. Он весь опутан, окутан, пронзен неводами, тралами, ярусами, переметами, он весь просеян сетями, исчесан драгами, испорот крючьями, весь этот грандиозный многоугольник от Берингова пролива до Южно-Китайского моря и до моря Росса, от пролива Дрейка до Панамского залива и до Берингова пролива. Огромная рыболовная плавучая страна с многомиллионным населением. И где-то, может быть, в Беринговом море, рассеянно, сонно, заарканенный тралом, почти во тьме шел в эти минуты большой неповоротливый ржавый траулер, и матросы дремали до поры, пока тралмастер не свистнет их к подъему. А там что Бог пошлет. Может, пошлет Он косячок трески или сельди тонн на десять – пятнадцать. А второй замет принесет еще больше. Вот тогда и отсохнут руки на шкерке. Самого последнего маркони поставят с ножом к столу, чтобы поуродовал он тонкие пальцы, чтобы не поспал и сутки, и вторые и понял, почем фунт рыбацкого лиха.

А южнее траулера корейский браконьер, подобравшись к банкам Камчатки, прощупывая округу мощным радаром, выметывал вереницы порядков с круглыми ловушками-краболовницами. Команда работала сноровисто, но и без особого напряжения: русские пограничники давно поубавили былую прыть, экономили солярку, и бояться в общем-то было нечего. Блеснет утро, и кореец не торопясь уйдет в нейтральные воды, будет отсыпаться и ждать следующей ночи, чтобы вернуться к порядкам за уловом. Еще южнее и западнее, в богатой Охотке, поляки, тащившиеся сюда за тридевять земель, развернули целый флот траулеров, широким фронтом, основательно шли на юго-восток, а потом много часов спустя они развернутся плавным галсом и пойдут строго на юг, и здесь счет пойдет на кубические километры, мерно просеиваемые огромными пелагическими тралами.

Еще ниже, юго-западнее Сахалина и Курил, в Японском море, на приморском шельфе, работала драга, перерывая гребешковую банку, а мористее – эскадры японских и тайваньских шхун, словно в соревновании, чуть ли не борт о борт, вели ночной лов кальмаров на джиггеры. И в тысяче миль от них, с другой стороны Японии и южнее, на траверзе островка Минамитори, рыбаки выметывали длиннющий многокилометровый тунцеловный ярус. Труд, на который на всей земле способны, наверное, только японцы: не поднимая головы, нанизывать наживку на многие тысячи крючков. А тем же часом у материка, недалеко от Шанхая, два десятка китайских джонок волоклись, но волоклись наперегонки по тьме вод к уловистым отмелям, чтобы поутру выметнуть и свои нехитрые дешевые снастишки в надежде перехватить идущую обильными косяками вдоль берегов к нерестилищам скумбрию.

Если же дать пролететь воображению еще дальше, к экватору и за экватор, если миновать все эти гигантские акватории, населенные японскими, корейскими, китайскими, филиппинскими, индонезийскими рыбаками, ловцами жемчуга и губок, собирателями кораллов и моллюсков, то можно увидеть, как от ярких пристаней Австралии и Новой Зеландии в эти минуты отходили флотилии маленьких быстроходных судов и катеров. С рассветом австралийцы и новозеландцы будут рыскать по океану в поисках стад макрели и тунца. У кого-то за кормой будут тянуться троллы – замаскированные крючковые снасти, а кто-то предпочтет и самую лихую на всем океане рыбалку – на полном ходу судна большими удами тягать из бурлящего моря тяжеленных рыбин, способных развивать скорость торпеды.

На другой стороне океана, живущей вчерашним числом, вчерашний рассвет еле тронул небеса, а чилийские сейнера уже должны были брать первый в этот день улов пеламиды. Севернее же, ближе к экватору, на исходе холодного Перуанского течения, перуанцы и чилийцы забивали кошельковые невода несметными стадами анчоуса: в одном замете до тысячи центнеров. Еще севернее, в Калифорнийском заливе, мексиканцы на лодках выметывали донки на камбалу. А дальше на север, в двухстах милях западнее Сан-Франциско, на палубе мексиканского сейнера команда шкерила глубоководных окуней, раздувшихся и выпучивших глаза от резкого перепада давления при подъеме. И какой-нибудь молодой рыбак удивлялся, зачем же Бог наградил такими прекрасными расцветками рыбу, всю жизнь проводящую в кромешной тьме глубин? На шкерочный стол попадали канареечные окуни,